С ци­та­та­ми всег­да так...

Метельная пятница, 23 октября 2020 года. В Кировском кукольном дают «Гоголь. СПб». В малом зале, при небольшом стечении народа. Все в масках, и режиссёр, говорят, золотомасочник, отмеченный высшей наградой Национального театрального фестиваля «Золотая маска». «Ну как?» -интересуются на выходе. «Такого я ещё не видел!» – отшучиваюсь. Но если серьезно... Не в шутку же всё это было создано, если неделю спусСтя ищу в домашней библиотеке двухтомник Николая Васильевича и нахожу созвучное: «Наконец им овладело невольное размышление: он стал думать о том, кому нужны были эти произведения…»

С цитатами всегда так. По молодости писал: «Мы цитируем великих без сомненья/, И ссылаемся на их авторитет/, В жарких спорах, как в отчаянных сраженьях/, Достигая всяческих побед», но строфа «Мы, читать обученные с детства,/ Памятью нисколько не слабы./, Прошлого великое наследство /Нам досталось в вечные рабы» не убедила слушателей в художественной ценности подобной трактовки.  Выкладывал на странице ВКонтакте  вереницу изречений писателей прошлого века о том, как делать стихи и прозу, но, ощущая своевременность и востребованность их в нынешнем мире, не сумел «заразить» этим ощущением всех читавших. Вырвался недавно на культовый спектакль «Гоголь. СПб» Кировского театра кукол имен А.Н. Афанасьева   и поначалу присловие своего юного московского друга вспоминал. «Операбалет» - резюмировал он снисходительно, когда что-то  не соответствовало его утонченному художественному вкусу. Но сам-то я, в начале славных сцен постановки Александра Янушевича пребывая в лёгком недоумении, приходил всё-таки к выводу: «Не всё понял, но объяснить могу».

Конечно, не сразу, но без всякого либретто,  то бишь программки, объясняющей режиссерский замысел о двух Гоголях, ведущих нелинейное повествование по мотивам произведений, разобрался-таки, что тот, что повыше, не Петр Первый, Санкт-Петербург построивший, а Гоголь второй. Но не  внимающий первому, ростом и носом уступающему своему двойнику, а на равных участвующий в раздвоившемся вдруг монологе о Невском проспекте, краше которого на всей земле не сыщешь.  Ну, натурально:   «Не только кто имеет двадцать пять лет от роду, прекрасные усы и удивительно сшитый сюртук, но даже тот, у кого на подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка, как серебряное блюдо, и тот в восторге от Невского проспекта», - убеждено говорит один.  « А дамы! О, дамам ещё больше приятен Невский проспект» - вторит ему другой. И дамы появляются. Обе две, во всей красе и стати, переступая запутавшихся в перевоплощениях в «того не того» Гофмана с Шиллером, притомившихся от кувырканий с не своими портретами Гоголя с Гоголем. И ведь не спорят красавицы, слова поперёк не говорят воле авторской, а всем своим существом улыбчивым да деяньями непредсказуемыми к прямо противоположному утверждению подводят. И звучит под занавес спектакля: "О, не верьте этому Невскому проспекту! Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется», внешне закольцовывая  действо, а внутренне… Не разрывая его, нет, но подвергая  ревизии переосмысления уже казалось бы осмысленное, понятое, да видимо, не до конца…

С цитатами всегда так.  Они то тянутся чередой, скрепленные логической цепочкой, то отдаляются друг от друга, раздвигая пространство  классического текста для драматургического прочтения и режиссерского осмысления. И в пространстве этом свои законы, позволяющие вместить сразу пять произведений писателя. Они узнаваемы, особенно «Портрет» и «Шинель», не по тексту, а по душе. Вот художник, молчаливо воплощающий свой замысел, отступающий от него, вновь возвращающийся после «Явления Христа народу», картины Иванова, явленной ему, как творческий ориентир или недостижимый идеал. А из-под кисти всё банкноты, банкноты с лицами правителей разных эпох. Вот Башмачкин, маленький-маленький, единственный кукольный персонаж, неотрывно и безмолвно переписывающий что-то на освещенной тонким лучом бумаге. Он и сам в этом луче так высвечен, что кукловод, засмотревшись на лик, вести как раз и забывает, засмотревшись, как. по лучу этому и уходит Акакий Акакиевич от мира сего, оставляя оставшимся разрывать вымечтанную им шинель, какие-то ещё тряпки, о которых, видимо, мечтали уже они….

Надо признаться, подумывал я, что динамику спектакля «Гоголь.СПб» могли бы «подстегнуть» сокращения в первой части. Но вдруг да без реплик жестянщика Шиллера о ненужности носа, на который три фунта табаку за  четырнадцать рублей сорок копеек в месяц выходит, самостийность носа майора Ковалева не объяснимее станет? А там и катарсис, испытанный ближе к финалу, скукужится? Нет уж, пусть остаётся всё, как было…

Николай Пересторонин